Мексиканский кинорежиссер Алехандро Гонсалес Иньярриту ворвался в мировое кино своим новаторским дебютным фильмом Сука-любовь в 2001 году. Мощная мексиканская картина, которая также послужила началом звездной карьеры актера Гаэля Гарсии Берналя, была номинирована на Оскар (в категории "лучший фильм на иностранном языке"), Золотой глобус и стала международным рекордсменом года по числу номинаций.
В то время мало кто знал, что Гонсалес Иньярриту работал над трилогией, которая была спустя два года продолжена лентой "21 грамм", принесшей оскаровские номинации актерам Бенисио Дель Торо и Наоми Уоттс. Сейчас на экраны выходит третья завершающая часть — Вавилон.
В этом фильме с участием международного звездного состава, включающего Брэда Питта, Кейт Блэншетт, Гаэля Гарсию Берналя и Кодзи Якусо, рассказывается о перестрелке, в которой замешена американская супружеская пара в Марокко и которая становится катализатором череды событий для четырех семей, живущих в разных частях света.
Как сказано в библейской книге "Бытие", строительство Вавилонской башни было попыткой человечества достичь Неба, приведшей к тому, что бог разгневался на человека за его гордыню. В результате господь наказал людей, лишив возможности взаимопонимания. Он заставил их говорить на разных языках и рассеял по всей земле. Возможно, тогда и были возведены первые границы. Именно это вдохновило Гонсалеса Иньярриту на создание заставляющего задуматься фильма.
"Мы говорим о границе только как о месте, а не как об идее, — поясняет Гонсалес Иньярриту. — Я считаю, что подлинные границы находятся внутри нас".
Родившийся в Мехико — хаотическом городе, который 43-летний режиссер называет "тропическим экспериментом", — Гонсалес Иньярриту сейчас живет в более спокойном Лос-Анджелесе. Как говорит сам режиссер, "Вавилон" рассказывает о "людях, пытающихся вступить в контакт, преодолевая барьеры и языковые границы в различных ситуациях в странах третьего мира. Для меня это история о том, как беззащитны и хрупки люди. Мне не пришла бы в голову эта идея, не будь я режиссером в изгнании, живущим в течение пяти лет в Лос-Анджелесе, за пределами родной страны".
На протяжении утреннего интервью в его необставленном офисе в Калвер-Сити, куда он приходит с часовым опозданием, лос-анджелесский переселенец сжимает в руках щипчики для сахара, рассказывая, что создание фильма подобно поискам слона в каменной глыбе и что его работа заключается в том, чтобы этого слона освободить.
О Вавилоне говорят как о возможном кандидате на Оскар с его премьеры на Каннском кинофестивале в мае (где его создатель получил премию за режиссуру). Но отца двух детей Гонсалеса Иньярриту это не интересует. Он не из числа режиссеров, любящих внешние эффекты, стремящихся поставить кинематографическое зрелище. Его больше волнует содержание.

- Вы назвали Вавилон "самым рискованным и безответственным фильмом", который вы сняли. Почему?

- Представьте себе: вы видите каменную глыбу, и какой-то человек говорит: "Там внутри — слон", а вы спрашиваете: "Где?". Вы думаете, что этот человек спятил. А потом вам приходится обтесывать камень, пока вы не найдете внутри слона. Но найти каменную глыбу, у которой четыре лица, пять языков и очень много непохожих элементов, — это безумная идея. Концептуально это всегда была очень сложная идея, и я знал, что реализовать ее будет очень сложно. Но именно это и было в ней интересно.

- Вы работали над сценарием два года вместе с Гильермо Арриагой, с которым писали и сценарии фильмов Сука-любовь и 21 грамм. Что было сложнее всего?

- Мы пытались увидеть, где есть слон, а где его нет. Как вам известно, фильм создается в несколько этапов, и первый из них — сценарий, в котором вы предаетесь мечтам. И это абстрактная территория, принципиально важная для процесса создания фильма. Второй этап — когда вы сталкиваете абстракцию с реальным миром. Третий этап — монтаж, когда вы обтесываете все камни и находите внутри слона. Возможно, вы найдете помесь слона с жирафом (смеется), и это тоже может оказаться красивым.

- Поговорим о границах как идеях.

- Я считаю, что все границы стали более закрытыми в любой стране. Иммиграция, безусловно, будет очень важным фактором в этом столетии и вызовет много политических дискуссий. Это болезненный феномен, потому что люди покидают свою страну не потому, что хотят оказаться за ее пределами и стать беззащитными, а потому что у них нет иного выбора. Я видел это на примере миллионов мексиканцев каждый год. Я один из них, но я привилегированный мексиканец. В Вавилоне я хотел рассказать об этом с помощью истории Амелии, потому что она, на мой взгляд, олицетворяет миллионы мексиканок, которые бросают своих детей, чтобы заботиться о других детях (в США), и все это ради того, чтобы прокормить свою семью, а это очень нелегко. Это очень болезненная ситуация: не быть признанным полноценным членом общества, не иметь прав и быть невидимым гражданином. Фильм рассказывает не только о физической границе между Мексикой и Соединенными Штатами, но и о границе между женой и мужем, отцом и дочерью, детьми и их отцом. Он рассказывает о границах, которые мы соорудили внутри самих себя с помощью культуры, религии, правительств и собственных предрассудков и стереотипов.

- Вы выросли в Мехико, далеко от американской границы. Что вы думаете о жизни по другую ее сторону или об "американской мечте"?

- Я никогда не верил в "американскую мечту". По-моему, мечта — понятие сугубо индивидуальное. Иметь цель или решить, кем ты хочешь стать, — это никак не связано с "американской мечтой". Мечта должна быть связана с вашими собственными представлениями о благополучии, с тем, что вам надо сделать, чтобы самому стать лучше. И к ней не имеют никакого отношения регион или страна — каждый человек должен создать ее сам.

- Почему вам так нравятся сложные, многослойные истории?

- Думаю, это во многом обусловлено латиноамериканской литературой. На меня оказали влияние многие великие писатели Латинской Америки. Мой отец тоже великий рассказчик: он начинает с середины истории, движется к финалу, затем вдруг возвращается к началу. Он всегда так рассказывает, и мне самому как рассказчику очень интересно найти способ развлечь людей, пока я рассказываю свою историю.

- Вы считаете линейный рассказ скучным?

- Вовсе нет, я думаю, он столь же труден. Обычно говорят, что труднее рассказывать фрагментированную историю, но мне это не кажется более сложным. Я считаю, что линейный, хронологический рассказ интересен и очень сложен. Все зависит от того, о чем вы рассказываете.

- Во время съемок Вавилона вам случалось испытывать смятение из-за того, что вас не понимают?

- Технически фильм был сложным, но самой большой проблемой для меня как для режиссера было перевести три страны, пять языков, четыре истории на единый изобразительный язык: найти грамматику кино, которая переводит один фильм в другой без видимых усилий. Мне надо было придумать, как из множества непохожих элементов сложить единую мозаику. Это была серьезная проблема. Элементом этой проблемы была съемочная группа, которая была местной. Моя семья была ядром группы из 15 человек, которая переезжала с места на место в течение года, но мы нанимали местные кадры, нанимали немцев, итальянцев, французов. Иногда на съемочной площадке мы говорили на семи языках, так что тема фильма была нам очень близка.

- Пожалуй, это сложнее, чем съемки фильмов Сука-любовь и 21 грамм, потому что там, по крайней мере, была одна съемочная группа, говорившая на одном языке.

- 21 грамм был сложен для меня, потому что это был первый фильм, который я снимал в другой стране и на другом языке. Это была проблема. Это было неестественно. Но я люблю идти на риск. Я обожаю возможность провала. По-моему, провал недооценивают. По-моему, большему учишься на своих ошибках и рисках, на которые идешь, чем на успехах и в комфортных зонах. Я люблю помещать себя в опасные зоны, чтобы попробовать зайти дальше, чем я, по моему мнению, способен зайти. Чтобы утром ощутить прилив адреналина, избавиться от скучных мыслей о ничем не примечательном предстоящем дне и четко понимать, что я должен сделать.

- Когда вы ставите сцену на другом языке, на что вы смотрите? Ведь вы же не понимаете, что говорят.

- Прежде всего, надо сказать, что работать с непрофессиональными исполнителями очень сложно, и особенно, когда ты не говоришь на их языке. Это плюс изобразительный язык, который я должен был найти, я и имел в виду, когда говорил об очень безответственном положении, в котором оказался по собственной воле. Не рекомендую так поступать людям с суицидальными наклонностями — вы наверняка покончите с собой. Это действительно очень сложно. Но, должен сказать, что касается меня, то меня не очень волнуют слова. Кино — изобразительное средство выражения. Конечно, хороший диалог может многое раскрыть в персонажах, но персонажи — это то, что они делают, а не то, что они говорят. По моему опыту работы с актерами: если найдешь правильную эмоцию, если выработаешь правильную эмоцию, данная сцена приобретает определенную задачу, становится ясно, что хочет герой и как он хочет этого добиться. Актеры просто добавляют к этому слова, и нет большой беды, если в паре слов они ошибутся, нужная эмоция в сцене будет. Эмоция подобна огромной реке, впадающей в океан, а слова похожи на маленькие лодочки, которые поплывут туда, куда тебе будет нужно. Самое сложное — не слова и язык, самое сложное — понять, каким должно быть эмоциональное наполнение. Если я его чувствую своим сердцем, слова не имеют для меня особого значения.

- Сука-любовь, 21 грамм и Вавилон образуют трилогию. Что подвигло вас рассказать эту большую историю?

- Когда я завершал работу над сценарием фильма 21 грамм, у меня родилась идея Вавилона, и я сразу же подумал, что 21 грамм должен исследовать ту же тему родителей и детей. Я подумал, что Вавилон может стать органичным завершением трилогии. Я подумал, что было бы прекрасно исследовать ту же тему родителей и детей теперь в глобальном масштабе.

- У вас звездный актерский состав. Теперь вам легче привлечь к сотрудничеству такие громкие имена?

- Нужно сесть с ними и объяснить, что ты хочешь сделать, и чему будет посвящен фильм. Если возникает контакт, и если вам повезло, и они поверили в вас и ваш фильм, дело сделано. Именно так я и поступил.

- Вам было легко встретиться с Брэдом Питтом и Кейт Блэншетт?

- Да, я встретился с ними, рассказал о фильме и понял, что мне очень повезло. У Кейт были определенные сомнения, она боялась, что роль женщины, истекающей кровью на полу, слишком маленькая. Но я объяснил, что хочу рассказать эту историю с ее точки зрения, и что только она сможет вдохнуть жизнь в персонажа, который на бумаге выглядел не слишком привлекательным и интересным. И именно поэтому мне нужна была она, потому что только она сумеет сыграть так, чтобы вдохнуть в героиню жизнь, передать ее беззащитность и отобразить такую палитру чувств, что она и сделала только своими глазами. Для меня актерская игра в кино — это прежде всего глаза, и нужен кто-то вроде Кейт, чтобы можно было действительно положиться на такие нюансы. А Брэд очень смелый человек. Рискнуть сняться у опасного мексиканского режиссера в малобюджетном фильме — это многое о нем говорит. По-моему, это очень положительно характеризует и его самого, и то, к чему он стремится.

- Как вам снова работалось с Гаэлем Гарсией Берналем?

- По-моему, Гаэль очень умный человек. И симпатичный. Мы регулярно общались после фильма Сука-любовь. Мы много смеялись. Но я больше не хочу сажать его в свою машину. Он плохой водитель. Я больше никогда не сяду вместе с ним в машину.

- Вы знали, каким он обладает потенциалом, когда снимали Суку-любовь?

- Я помню, как несколько раз, снимая его в фильме Сука-любовь, я подумал: "Боже мой, этот парень невероятен". Его глаза и чувства полностью заполняли экран, и я понял, что он — фантастический актер. Нельзя просчитать заранее успех, потому что это вещь очень относительная, но я знал, что этот парень — нечто особенное.

- Когда вы приехали в Лос-Анджелес, по сравнению с Мехико он показался вам очень маленьким и тихим?

- Совершенно верно. Мехико заряжен энергией и возбуждает. Это совершенно иной город. Здесь же все выглядит таким цивилизованным по сравнению с Мехико. В Мехико все плюют на пешеходов, вас запросто могут задавить. Мне очень нравится Мехико. Но, уехав из этого города, я покинул свою комфортную зону. Здесь была совершенно иная культура.

- Вы теперь считаете Лос-Анджелес своим домом?

- Мне здесь комфортно. Я всегда шучу, что здесь у меня период реабилитации. Здесь нельзя курить, нельзя допоздна сидеть за выпивкой. Это скучный город. Поэтому для меня как семейного человека это лучшее место на свете. Я остепенился, потому что даже если ты хочешь развлекаться, здесь нет развлечений. Все пьют чай, едят салаты, занимаются йогой и рано ложатся спать, меня это вполне устраивает.

- Вы испытываете культурный шок, когда возвращаетесь в Мехико?

- Да, но это прекрасно. Это позволяет мне увидеть мою родину и себя самого в истинном свете.

- Наряду с Альфонсо Куароном (И твою маму тоже, Дитя человеческое) и Гильермо Дель Торо (Лабиринт Фавна, Хеллбой: герой из пекла) вас часто называют ведущим мексиканским кинорежиссером. Не трудновато идти во главе колонны?

- Нет, я самый суровый критик своих фильмов, я точно знаю, что мог бы сделать лучше и чего хотел бы достичь. Я хотел бы когда-нибудь снять великий фильм. Я очень горжусь тем, что сделал в этой трилогии...

- Как вы можете говорить, что хотите когда-нибудь снять великий фильм? А что вы думаете об уже снятых фильмах?

- Я очень хотел бы снять совершенный фильм, я не знаю, существует ли он, но я хочу попытаться. Я знаю, что для достижения этой цели у меня недостаточно таланта, но я хотя бы к этому стремлюсь, и я буду пытаться и умру на съемочной площадке. Мне эти три фильма стоили девяти или десяти лет жизни. Я очень горжусь "Вавилоном". Я думаю, это самый оптимистичный фильм из всех снятых мною. Он посвящен состраданию. Было так много мгновений, когда мне казалось, что я не выживу физически, эмоционально, как художник.

- Что для вас совершенный фильм?

- По-моему, Крестный отец — совершенный фильм.

- Характерно, что вы называете в качестве примера трилогию.

- Мне кажется, что в особенности первая часть представляет собой один из тех фильмов, в которых есть все: гуманизм, метафора, режиссура, язык, актерская игра. Это фильм, в котором вы видите мастерство.

- Задолго до выхода Вавилона на экраны, пошли разговоры о выдвижении на "Оскар". Что вы к этому относитесь?

- Я стараюсь этого не слышать и не думать об этом. Я знаю: если я начну об этом думать, я проиграю. Я — режиссер, который отчаянно пытается не вылезать на первый план. Я и все мои главные сотрудники беспокоимся о нуждах героев и сюжета, так что обычно я не стараюсь преподнести себя на экране так, чтобы зрители понимали, какой я талантливый. Я стараюсь спрятаться, чтобы люди думали, что фильм — документ о реальной жизни, а режиссера вовсе и не было. Таковая моя цель, поэтому зрители не ощущают моего присутствия.

- Вы считаете себя голливудским режиссером или мексиканским кинематографистом?

- Я считаю себя режиссером-глобалистом, снимающим фильмы-кочевники. Я верю в людей и доверяю им. Я не верю в мексиканское кино. Я не считаю, что существует американское кино. По-моему, кино универсально, если это хорошее кино. Я голым пришел в мир, а потом кто-то сказал, что я мексиканец, а кто-то еще изобрел границы, но я, прежде всего, человек.

- Зарубежные фильмы повлияли на вас больше, чем мексиканские?

- В моем родном городе мексиканские фильмы не существовали или были очень плохими, так что на меня большее влияние оказало европейское и американское кино.

- Трилогия завершена, что вы собираетесь делать дальше?

- Я работаю над одной идеей последние два года. Думаю, это будет сложнее, чем Вавилон, но меня она очень заводит. Полагаю, мне потребуется еще год на разработку этого замысла, но я и правда просто ничего не хочу делать, потому что выжат как лимон.

- Вы работаете над несколькими сценариями одновременно?

- Нет, я из тех, кто любит одну женщину, и работает только над одним фильмом.

- Когда вы отдохнете и проведете много времени с семьей, вы продолжите работу над этим замыслом?

- У меня двое детей — 11 и 9 лет, — и я посвятил этот фильм им. Эта трилогия — семейная трилогия. Первый фильм я посвятил Лучано, а 21 грамм, картину для меня очень личную, — своей жене, Вавилон же посвящен моим детям. Для меня быть отличным отцом — сложнейшая задача. Мне плевать, вспомнят ли обо мне как о кинорежиссере, я хочу, чтобы меня запомнили как хорошего отца. Два года назад после фильма 21 грамм я устроил себе отпуск на полгода и объездил с детьми всю Европу, и хочу повторить это и в будущем году. Мне доставляет удовольствие проводить с ними время, потому что они растут так быстро.

- Но вы всегда работаете над каким-то замыслом?

- Всегда. Чтобы я ни читал или видел, я всегда смотрю, есть ли в этом слон. Все, где есть слон, отправляется сюда (похлопывает себя по голове). Я всегда ищу слонов.

- Если бы вы посмотрели свои три фильма подряд, в чем бы вы увидели собственный прогресс, особенно учитывая то, что вы не пытаетесь выдрючиваться на экране?

- Я это ненавижу. Ненавижу, когда режиссеры хотят показать, какие они замечательные, с помощью операторских выкрутасов, потому что если это не служит драматургии, значит, режиссер просто рисуется, а мне это не нравится. Не знаю, прогрессировал ли я, так как рассказывал одни и те же истории несколько раз. Я добился успеха с одной и той же темой благодаря большему масштабу и более сильным эмоциям, но для меня самого все фильмы были очень непохожи, задачи в них были разными. Когда я начинаю работать над фильмом, то ощущаю в животе одни и те же жжение и боль. Я ощущаю эти спазмы и задаю себе вопрос, как же я умудрился снять предыдущий фильм? Это потрясающий процесс создания фильма, он похож на живого зверя. Поэтому все, чему я научился, снимая 21 грамм, в каком-то смысле бесполезно для работы над Вавилоном, потому что там иные эмоции.

- Что, вы надеетесь, зрители извлекут для себя из фильма Вавилон?

- Надеюсь, что нежность и сострадание, соединенные с надеждой и печалью. Это красивая печаль. Я люблю это чувство, потому что в нем заключены надежда и ностальгическое и меланхолическое ощущение жизни.

источник: www.arthouse.ru